(фото носит информационный характер, из интернета)

       Константин Юльянович, ближайший наш деревенский сосед, к сожалению, уже достаточно давно отошедший в мир иной, был человек оригинальный и несколько необычный в житейском понятии.

Чего только стоило его категорическое неприятие велосипеда и езды верхом на лошади! Ну как в глухой деревне без этих привычных видов транспорта? А ведущего в поводу на свой участок лошадь мужчину, а не едущего на ней верхом вообще, наблюдать странно. Да и автобусу он предпочитал пешую прогулку на базар протяжённостью почти в два десятка километров. Хотя к сыновьям, проживавшим одно время на Донбассе и в Заполярье, довольно часто ездил поездом и, по возможности, стремился пользоваться услугами аэрофлота, особенно на обратном пути, чтобы поскорее вернуться из гостей к делам домашним. Из этих поездок он привозил не только гостинцы родне и многим соседям, но также интересные наблюдения-рассказы из городской и дорожной жизни. Правда, услышать их можно было, лишь поймав лирическую волну в настроении рассказчика. Даже своё имя (на том основании, что во всех окрестных деревнях не было ни одного тёзки) он использовал своеобразно и часто шутил: «Я — Кастусь на ўсю Беларусь!»

Собаке — собачья… «фамилия»

Дед Костя был человеком непоседливым, весёлым, творческим (вершыкі выдумваў). И не то чтобы злым на язык, но если давал кому-то нелицеприятную характеристику — всегда короткую, ёмкую, — прилипала она надолго, если не навсегда. Точные, образные были и клички у всей его домашней живности: котов, кабанчиков, петухов… Даже некоторые особо выдающиеся голуби и воробьи, «прописавшиеся» во дворе, получали «персональные имена». И только коровам клички — ласково-поэтические — присваивала хозяйка баба Женя.

Судьба соседа с конца 1930-го до второй половины 1940-х годов была очень тяжёлая. Призванный в 1939 году в польскую армию, молодой жолнер в том же году, в самый первый день Второй мировой войны, попал в немецкий плен. Только в конце 1946 года, уже из американского лагеря, ему удалось вернуться в свою деревню, но уже в другую страну, другой общественный строй, другую атмосферу. Каким-то чудом он избежал проверки в советских лагерях. Наверное, Всевышний решил, что этому простому человеку из маленькой деревушки в 9 дворов, но зато с поэтическим названием Соколы испытаний и тягот многолетнего немецкого и американского плена хватило с лихвой.

«Кастусь на ўсю Беларусь» не любил вспоминать годы изгнания даже в узком, в том числе семейном кругу, очень неохотно отвечал на вопросы о том времени. Почти всегда общительный, часто балагуристый, на ходу сочиняющий шутки-прибаутки на самые разные темы — от сугубо местных до вселенских, — не противящийся рюмке-другой в подходящей обстановке, дед Костя сторонился традиционных встреч фронтовиков-земляков в День Победы и в другие знаменательные дни. И даже когда в кругу сельчан вдруг заходил разговор о событиях военных лет, замыкался и чаще всего старался под каким-нибудь предлогом уйти: по-настоящему больной была для него тема…

Тем не менее он с удивительным постоянством сам себе ежедневно напоминал о тяжёлых временах через… клички собак. Из года в год его четвероногие спутники носили фамилии, иногда имена или собирательные названия фашистских лидеров: Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Мюллер, Адольф, Генрих, Фюрер, Дуче, Геринг (были также голубь и воробей с такими кличками), Канарис, Борман…

Один мой знакомый, услышав рассказ о собаках с такими кличками, был краток и категоричен в суждении: — Обидно за древнейших спутников человека! А рассказал я ему об этом в связи с тем, что каким-то непостижимым образом наш сосед, присваивая кличку маленькому щенку, уже видел, угадывал характер и основные повадки взрослого домашнего зверя (а может быть, он сам формировал образы питомцев?).

Раньше я не удосужился спросить, а теперь уже, к сожалению, не у кого уточнить, как это получалось, но Гитлер или Адольф были чрезвычайно злыми и очень шумными; Геринг — толстым, но тем не менее при этом почти всегда сидящим на возвышенности — на крыше будки, сарая или даже на столбе забора; Мюллер, Канарис и Гиммлер — хитрыми, скрытными, коварными; Геббельс или Дуче — «словоохотливыми», заливающимися громким, злобным лаем с утра до вечера…

Больше всех мне запомнился пёс по кличке Борман, последний страж подворья деда Кастуся. Как и все четвероногие подопечные нашего соседа, он обликом и поведением напоминал одноимённого фашистского босса. Почти все собаки соседа были недолговечными, а Борман задержался надолго. Был он незаметным, но очень надёжным слугой своего хозяина и «выдающимся… артистом», чем и запомнился лично мне. По команде хозяина (только!)

Борман разыгрывал целые сцены. Требование Я. Коласа «исполнил» мой односельчанин Самое удивительное в этой истории то, что она имела литературно-идеологическую подкладку. Очень редко, только при хорошем расположении духа, Кастусь со словами «я вам зараз нешта пакажу, не паверыце!» шёл в дом, возвращался с тонюсенькой, в несколько листочков, школьной тетрадкой, бережно завёрнутой в плотную коричневую бумагу, в которую в былые времена на почте упаковывали бандероли и небольшие посылки, бережно доставал сильно пожелтевший листок — небольшую часть газетной страницы — и давал прочитать, как оказалось, стихотворение Я. Коласа «Шалёнага пса — на ланцуг!»

— Глядзі! Гэта «Правда» за 24 чэрвеня 1941 года. А даў мне яе кавалачак у лютым 1943-га ў нямецкім палоне француз-антыфашыст Жан. Ён да вайны быў настаўнікам геаграфіі і гісторыі, камуністам і добра разумеў, што наша Пастаўшчына — гэта Беларусь… А яшчэ аўтара верша Якуба Коласа нібыта бачыў і чуў у 1930-я гады ў Парыжы (стихотворение было на белорусском языке (!), а все соседние материалы, а также тексты на оборотной стороне — на русском).

Впервые я услышал эту удивительную историю, когда ещё учился в 9-10 классе средней школы, где-то в 1966 или в 1967 году. Многое было мне непонятно: как советская газета 1941 года могла попасть в 1943 году в руки пленного француза, а от него — нашему земляку? Как в общем-то осторожный сосед решился с несомненным риском хранить такой серьёзный компромат? Как француз Жан мог слы шать Я. Коласа? Тогда же я очень удивился и «языковому несоответствию», мол, «Правда» не печатала материалы на белорусском языке, и поделился всеми своими сомнениями с владельцем части уникального издания, чем вызвал искреннюю обиду:

— I ты не верыш!.. Навошта зберагаў такую небяспечную паперку?! Для мяне гэта не паперка была, а адзіная сувязь з Радзімай, спадзяванне на тое, што выжыву і вярнуся… Што для фашысцкіх гадаў спатрэбіцца не толькі ланцуг, але і вяроўка! I тое, што да мяне ў палон дайшло роднае слова, хай сабе і пра лютага звера, надавала сілу і веру! Вось так! Я убеждал соседа, что верю ему, что просто мне не всё понятно, и, вроде, был прощён.

Конечно, в годы моей ранней юности я не знал, что народный поэт Беларуси Якуб Колас действительно в 1935 году был во Франции, выступал на Всемирном конгрессе защиты культуры в Париже, что он в первый день Великой Отечественной войны написал стихотворение, которое уже 24 июня было опубликовано в «Правде» именно на белорусском языке.

Дык так, пачалося.

Забойца ў паходзе,

I спушчаны псы з ланцугоў.

У грознай навале, у цяжкай прыгодзе

Больш мірных няма берагоў.

Да зброі, народы раскутай краіны:

Разбойнік штурмуе наш дом!

Магутнаю раццю, патокам адзіным

Абрушым на ворага гром!

Той мусіць загінуць, хто меч узнімае

На голавы мірных трудзяг.

Няхай жа агорне ноч цёмна-нямая

Падступных падлюг і туляг!

Дык чуйце, народы: ў паход на бандыта,

На меч перакуйце ваш плуг.

Захочам — і Гітлер, як пёс, будзе біты:

Шалёнага пса — на ланцуг!

     Каким образом наш сосед «посадил на цепь» Гитлера, Бормана и иже с ними, вы уже знаете.

Изба-читальня в сугробе

Электричество в нашу деревню провели в начале 1960-х годов. Электросчётчики поначалу почти не применялись, поэтому в целях экономии оплата начислялась за количество электролампочек и розеток — в комнате размещалась только одна лампочка, а во всём доме — одна электророзетка.

Вслед за электричеством в деревню Соколы стало чаще наведываться кино. Кинопередвижку привозили в самый удобный для демонстрации дом. Выбор пал на хату деда Кости. Она у него была достаточно просторной, хотя имелось в ней только две комнаты. Они были большими и расположены так, что в них очень удобно было устанавливать киноаппарат, развешивать экран. В одной комнате размещалась аппаратура, другая временно превращалась на 2-4 часа в зрительный зал. Многие читатели вряд ли представляют время «до телевидения». Поэтому в нескольких предложениях изложу это явление культуры — кинопередвижку.

В Поставском районе, где очень много небольших и просто маленьких деревень, с определённой периодичностью (один раз в две-три недели зимой и три-четыре — летом) в деревню «приезжало кино»: бензиновый движок, вырабатывающий электричество, кинопроектор и т. д. С появлением линии электропередачи движок можно было не возить, но его брали на всякий случай. Как стемнеет (чтобы не занавешивать наглухо окна) и закончатся домашние хлопоты, люди приходили в импровизированный зал, покупали 20-копеечный билет (за односерийный сеанс) и приобщались, по словам вождя мирового пролетариата, к «важнейшему из искусств». Вначале смотрели киножурнал: новости или документальные фильмы об успехах, реже — анонс будущего кинофильма. Затем была небольшая пауза для обилечивания опоздавших. Вот и все премудрости.

В комплекте аппаратуры с движком были предусмотрены все необходимые электросоединения, но при использовании стационарной электрической сети необходимо было иметь хотя бы две розетки. Бытовых переносок с несколькими розетками, видимо, тогда ещё и в помине не было. Вот и уговорили деда Костю поставить розеток столько, сколько надо для успешного продвижения кинопродукта в массы, строго пообещав при этом в районных электросетях решить вопрос с оплатой по обычной схеме: один дом — одна розетка. Такая практика существовала, и сбоев почти не бывало. Дом, где в деревне показывали передвижное кино, на местности никак не обозначался, разве что вывешивалась афиша с названием предстоящего кинофильма.

Другое дело — книгопередвижка. Сельские библиотеки среди других обязательных показателей отчитывались за количество читателей и охват книжной сетью наибольшего числа деревень. Вот и шли библиотекарши по близким и дальним селениям и уговаривали сознательных читательниц (чаще всего всё же это были женщины) взять в дом несколько десятков книг, образовав таким образом микробиблиотеку, в которую могли бы приходить сельчане, читать на месте газеты, брать книги с собой.

Для удобства читателей в доме деда Кости и бабы Жени появились первые в нашей деревне две настольные лампы и, соответственно, ещё столько же электророзеток. Само-собой, на стене красовалась броская, яркая вывеска «Изба-читальня».

В том далёком году снега выпало сверх всякой меры, а повторяющиеся метельные ветра сотворили в деревне причудливые снежные горы с «ущельями», «гротами», «скалами», среди которых как бы случайно прилепились жилые дома и хозяйственные постройки. На небольшом участке улицы перед «домом кино» и по совместительству «Избой-читальней» осталась ровная, почти бесснежная площадка. Зато напротив громоздился сугроб вровень с коньками крыш. От дома к дому и к колодцу за водой проложили тропинки по огородам, а санная дорога временно проходила по полю.

Однако снегом жизнь не остановишь. Вот и девчушку из районных электросетей обилие снега не испугало. Она благополучно добралась до деревни и, конечно же, зашла в самый продвинутый, как сказали бы теперь, дом. Посчитав все электророзетки, она назвала хозяевам сумму оплаты за пользование электричеством…

Баба Женя со словами «за якія ж гэта грахі нам такая няміласць, такое пакаранне?» начала щедро отмерять сердечные капли, а дед Костя, буркнув под нос «навошта мне такая культура», снял с дома вывеску «Изба-читальня» и установил её напротив… в сугроб.

По иронии судьбы буквально через пару часов после перемещения вывески к дому прибыла небольшая делегация: библиотекарь стационарной библиотеки, работник районного отдела культуры и корреспондент местной газеты (для обобщения и распространения передового опыта работы с читателями). Комичность ситуации была налицо, а вот у библиотекаря на лице признаки жизни временно пропали.

Инцидент местного значения через несколько дней был успешно урегулирован: розетки в доме деда Кости остались на месте; районные электросети письменно известили хозяев, что с них оплата за электроэнергию не будет взиматься вообще (расходы взял на себя сельский Совет или районный отдел культуры); яркая вывеска «Изба-читальня» заняла своё прежнее место…

А в ближайших деревнях долго бытовало устойчивое выражение: «Глядзі, каб не атрымалася, як у Косці з электраразеткамі».

Всеволод ТАНАНА, полковник в отставке.

 04.12.2015

ист: https://ok.ru/postavyret/topic/69074645781267